В сонном городке под Калугой жизнь Евдокии раскололась пополам, словно гнилое яблоко, когда она узнала правду о золовке. В toda началось c девичника, который её подруга Прасковья устроила перед свадьбой. Гуляли до утра, и Евдокия, позвонив мужу, Пантелею, сказала, что останется ночевать у подруги. Вернулась она на рассвете, мечтая о баньке и долгом сне. Но, перешагнув порог, застыла: в зале сидела сестра мужа, Аграфена, и её глаза блестели от слёз.
У Евдокии и Пантелея не было детей из-за его недуга. Это была их тайная скорбь, которую они прятали даже от его матери, Пелагеи Терентьевны. Евдокия давно привыкла, что свекровь и родня мужа валили всё на неё, но старалась не замечать их слов. Жили они в её просторной квартире, доставшейся от бабушки. Свекровь не раз нашептывала, мол, квартиру надо отдать Аграфене, а им с Пантелеем взять ипотеку. Родня поддерживала, но Евдокия отмахивалась — это их заботы. Однако вид рыдающей Аграфены на кухне вывел её из равновесия.
Поздоровавшись, Евдокия рванула в баню, чтобы привести себя в порядок. Выйдя, Пантелей шепнул: «У Груни горе, Дуня». Евдокия подошла к золовке, стараясь быть мягче, и спросила, что стряслось. Та, всхлипывая, поведала, что беременна, но мать выгнала её, не стерпев позора. Аграфена молила о помощи, и Евдокия, тронутая, предложила пожить у них. Места хватало — и им, и золовке с будущим ребёнком.
Пантелей ушёл на работу, а Евдокия решила ещё раз помыться. Вспомнив, что забыла гребень, вышла из баны. И тут её уши уловили голос Аграфены из кухни. Та говорила по телефону, и слова вонзились в сердце:
— Мамка, не парься, она проглотила про ребёнка. Всё идёт по плану. Я их разведу, Паня найдёт себе плодовитую. Квартиру приберём, мне же жить где-то надо. Цалую!
Евдокия остолбенела, будто её окатили ледяной водой. Она тихо вернулась в баню, чтобы не выдать себя. Внутри всё кипело. Как можно так врать? Играть на их горе, выдумывая ребёнка, лишь бы разрушить семью и отнять кров? Хотела ворваться и высказать всё, но сдержалась. Знала — за всё придётся отвечать.
На работе Евдокия встретилась с Прасковьей и выложила всё. Подруга ахнула, но посоветовала не молчать. Вечером они с Пантелеем и Аграфеной сидели на кухне. Евдокия попросила золовку повторить историю. Та, не чуя подвоха, начала жалобную песнь про беременность и мать-тираншу. Евдокия прервала её ледяным тоном:
— Я слышала твой разговор с мамашей. Всё, что вы затеяли.
Лицо Аграфены побелело. Пантелей, поняв, что сестра с матерью хотели развести их, застонал от ярости. Указал на дверь, велев убираться. Евдокия не стала ждать — позвонила свекрови, намекнув про квартиру. Иначе Пелагея Терентьевна и ногой не ступила бы к ним.
Когда та пришла, Евдокия отвела её на кухню и молча сунула медицинские бумаги Пантелея. В справке чёрным по белому значилось: её сын бесплоден. Свекровь не верила глазам, но Евдокия выложила всё: про ложь Аграфены, про заговор с квартирой, про годы обвинений.
— Не смейте переступать наш порог, — отрезала она. — И хватит валить на меня.
Пантелею Евдокия поставила условие: либо он рвёт с роднёй, либо уходит. Устала терпеть их укусы. Если ещё раз обидят, расскажет всем правду о его недуге. Пелагея Терентьевна, не проронив слова, вышла. С тех пор никто из родственников мужа их не тревожил.
Через год в их семье появился сын, зачатый с помощью врачей. Дом наполнился смехом. Свекровь пыталась прийти, но Пантелей был непреклонен. А через два года случилось чудо: Евдокия сама забеременела и родила дочь. Жизнь наладилась, будто тёмная полоса осталась позади.
А Аграфена? Вышла замуж, но вскоре узнала, что детей у неё не будет. Евдокия не радовалась — лишь подумала, что карма иногда возвращает долги. Ложь золовки обернулась против неё. А Евдокия теперь жила в мире, окружённая любовью мужа и детей, и больше не оглядывалась назад.
