Жертва во имя любви: Как моя подруга кормила соперницу, лишь бы не потерять мужа
Меня зовут Анастасия, и я расскажу вам историю, от которой кровь стынет в жилах. Это повесть о моей коллеге — Валентине, чья преданность мужу завела её так далеко, что перед ней меркнут даже сказки о жёнках-терпеливицах. Она свято верила, что мужчину можно удержать борщом да пирогами, и потому готовила обеды не только супругу, но и той, с кем он её изменял. Эта горькая сага о слепой вере, падении и надежде, разбившейся о подлые сапоги реальности, оставила в моей душе осколки.
Мы с Валей трудимся в районной больнице под Нижним Новгородом. Она — медсестра с руками, будто сотканными из солнечных лучей, и сердцем, в которое поместилась бы вся наша палата больных. Но славится Валя не только этим — её щи хвалят даже старенькие бабки, которые сами пару поколений кормили деревню. Пирожки с капустой, драники, вареники с вишней — её стряпня грела нас холодными дежурствами, как печка в деревенской избе. Казалось, в этой женщине — весь свет русской души. Но за её смехом пряталась тайна, которую я узнала однажды под утро.
Той ночью Валя притащила в отделение сумки, туго набитые контейнерами. «Что, голубка, собралась полк накормить?» — пошутила я, глядя на её покрасневшие пальцы. Она усмехнулась, как будто в рот набрала полыни: «Нет, Насть, это для Сергея. Он сегодня… к ней идёт. Я им холодец сделала и бутылку «Столичной» купила». У меня ноги подкосились, будто на льду поскользнулась. «Ты в своём уме?! — закричала я. — Да как ты можешь?!»
Валя опустила глаза, словно смотрела на дно колодца, и выложила всё. Она любила Сергея так, будто он — последняя спичка в промёрзшем доме. А он обожал поесть. Вот и придумала Валя: пусть хоть с любовницей, но ест её стряпню. Может, вспомнит родной вкус, да и вернётся. «Он же не железный, — шептала она, обнимая себя за плечи, — наскучит ему эта корова, а мой борщ — как материнские руки». Я смотрела на неё и чувствовала, как во рту горчит от этой правды. До чего же может дойти женщина, если любовь въедается в кости, как ржавчина?
Прошла зима. Сергей ушёл к той, для которой Валя три месяца лепила пельмени. Когда она рассказала мне, голос её был пуст, будто вымерзший подсолнух. Всё, во что она верила, оказалось дымом: ни её щи, ни дрожжевые пироги не смогли затмить молодость той другой. Я обняла Вальку, но знала — такую боль не залить ни кагором, ни слезами.
Теперь, когда она разогревает в микроволновке свой скромный обед, я вижу — свет в ней погас, будто свечу задуло сквозняком из раскрытой форточки. Но я знаю: где-то там, за ледяными полями её горя, идёт мужик, который однажды попробует её пирог с калиной и ахнет: «Да где ж ты, золотко моё, раньше была?». И тогда её печь снова затопится, а на столе появится лишний прибор — для счастья.
Только как ей сказать, что не в пирогах дело? Что можно любить и без унижений, как в тех старых фильмах, где женщины не ползают за мужьями, а смотрят им прямо в глаза? Вот о чём я думаю, глядя, как её пальцы вяло перебирают салфетки. Если знаете ответ — шепните. А то больно смотреть, когда русская красавица превращается в тень от собственной сковородки.
