**Дом, из которого не уходят**
— Они исчезли. Словно растворились в тумане. Бросили меня, будто я чужой. Почему? За что? — Игорь провёл ладонью по лицу, устало глядя в окно, за которым уже третий час моросил холодный осенний дождь. Свет фонаря дрожал на подоконнике, отбрасывая дрожащую тень на кухонный стол, где стояла остывшая кружка с недопитым чаем. Часы отсчитывали секунды громко, как удары сердца в пустой груди.
Он снова остался один. Жена спала в соседней комнате, та, вторая. А дети… Дети давно молчали. Не писали, не звонили, не приезжали. Таня и Зоя. Когда-то они бегали по дому босиком, с косичками, смеялись. Теперь — тишина. Он растил их, как мог. Не жалел себя, не щадил их. Хотел, чтобы были стойкими. Сильными. Настоящими. Но, видимо, перегнул. Или просто не знал, как быть отцом, когда внутри до сих пор ноет рана — по жене, умершей в родах.
Он помнил её похороны. Как держал на руках новорождённого сына, не зная, что с ним делать. Решение пришло быстро, жёстко, как всегда: мальчика — в приют. Так лучше. Так проще. Девочек — оставил себе. Думал, справится. Выдержит. Они поймут. Но ничего не вышло.
Через два месяца привёл в дом новую женщину. Ларису. Она умела варить щи, штопать носки и молчать, когда нужно. Но девочки смотрели на неё с ненавистью. Не приняли. Не простили. Начались шёпоты, слёзы по ночам, взгляды исподлобья. А он злился. Орал. Иногда бил. Ведь отец имеет право. Ведь он старается. Завод, смена, усталость, а дома — ни тепла, ни благодарности.
Зоя закрылась первой. Ходила тихо, глаза в пол. Таня — наоборот, спорила, бросала слова, как ножи. Обе — чужие. И всё чаще он ловил себя на мысли: когда он их потерял? А потом — они просто испарились. В один день. Без слов. Без прощания.
Он искал их — звонил подругам, ходил по соседям, даже в милицию обращался. Напрасно. Уехали. Как позже узнал — в Казань. Сняли комнату, устроились работать. Живут. Без него. И уже много лет не подают вестей.
По вечерам он садится на кухне, включает радио и слушает, как диктор бубнит что-то бесстрастное. Пьёт дешёвый чай, курит у раскрытого окна и вспоминает, как Таня подходила к нему, маленькая, и клала руку на его ладонь. Как Зоя просила почитать ей сказку. Будто это было не с ним.
Иногда думает: вдруг однажды они вернутся. Постучат в дверь. Войдут. Скажут: «Пап, как ты?» Он даже представляет, как кивнёт и буркнет: «Проходите. Чай есть.» И только тогда — разрешит себе заплакать. Тихо. Чтобы никто не услышал.
Но чаще приходит другое: а вдруг не вернутся? Вдруг у них своя жизнь, свои радости? Вдруг забыли? И остаётся он с этим «вдруг», которое грызёт сильнее любой уверенности.
Тем временем, в другом конце города, в крохотной квартирке с облезлыми обоями, Зоя наливает чай, а Таня вытирает стол. За окном осень — ветер стучит ветками в стекло. Зоя вдруг шепчет:
— Тань, а… мы когда-нибудь вернёмся туда?
Таня замирает, смотрит на кружку в руках.
— Только если сможем простить. Пока — нет.
И обе замолкают.
Они помнят страх. Как каждый день был битвой. Как шаги отца по лестнице заставляли сердце колотиться. Как мачеха придиралась, кричала, лупила. Как Таня ночами вытирала сестре кровь с губ, а Зоя прятала синяки под свитерами.
Однажды Таня сказала: «Так больше нельзя». Зоя кивнула. В ту же ночь они взяли сумки, старые фото, немного денег — и ушли. Шли пешком, пока не сели на поезд. Дрожали, плакали, но не оглянулись.
Казань приняла их молча. Сначала — углы в общаге, потом — съёмная комната. Работали где придётся: Таня — официанткой, Зоя — продавщицей. Потом — лучше. Своя тарелка супа, своя постель. Они не ныли. Потому что знали — нытьё не помогает.
Прошли годы. Научились радоваться мелочам: новым занавескам, вечернему кино, первой отложенной тысяче. Учились. Смеялись. И молчали о доме. Не потому что забыли. А потому что до сих пор больно.
Но однажды Зоя скажет:
— Хочу, чтобы он понял. Не прощения просил. Просто понял.
А Таня тихо добавит:
— Может, он тоже боится. Как и мы.
И это будет правдой. Потому что даже разбитый дом тянет к себе. Не чтобы остаться. А чтобы наконец захлопнуть дверь — не со злом, а с тишиной в душе.
А пока — они живут. Вместе. И знают: вырвались. Выстояли. Стали собой. Без страха. Без крика. С любовью — друг к другу и к своей свободе. И это — главное.
