Моя мать, Людмила Сергеевна, сдалась. Голос её дрожал, когда она призналась мне, старшей дочери, в том, что годами грызло её душу. Муж, мой отец, не подметал пола, не таскал сумки из «Пятёрочки», не мыл за собой чашку, хоть и уплетал борщ за обе щёки. Раньше мама терпела: не работала, посвятив себя дому и нам, детям. Но на пенсии ей захотелось хоть капли заботы, которой не было никогда. Её решение потрясло всю семью: в 60 лет она подала на развод, чтобы наконец пожить для себя.
«Давно хотела уйти от твоего отца, Анечка, — вздохнула она, глядя в окно нашей хрущёвки в провинциальном городке под Воронежем. — Но не решалась. Вы с сестрой были маленькими, я боялась. Теперь вы взрослые, у меня пенсия… Да, это я подала на развод. Хочу пожить своей жизнью». В её словах была грусть, но и твёрдость. Она устала быть тенью в собственном доме, устала от равнодушия мужа, видевшего в ней лишь бесплатную домработницу.
Отец, Николай Васильевич, не удивился её решению, хоть и не ждал, что она осмелится. Последние годы мамины упрёки звучали всё чаще, усталость — всё явственнее. Он всю жизнь проработал на местном заводе. Зарплата — копейки, но жили без роскоши. Мама, я и младшая сестра Маша — всегда были одеты, сыты. Отец прикупил старую «шестёрку» и домик в деревне — что мог, то и делал. Но дома пальцем не шевелил. «Не привык, — пробурчал он Маше, когда та попыталась его утешить. — После смены ни сил, ни времени не было. У нас в семье бабы всегда хозяйством занимались».
Горько хмыкнув, добавил: «Стыдно сказать, Маш, да я и не знаю, где у нас соль хранится. Твоя мать всё на блюдечке подавала: и ужин, и рубашку выглаженную, и даже тапочки к дивану подносила». Мама и правда взяла на себя всё. Чуяла, что ему нужно, редко говорила о своём. «В первые годы спрашивал, старался, — вспоминал отец. — А потом… забросил. Она же не ныла».
Маша, папина любимица, понимала его. Мы росли, не зная забот. Мама варила, мыла, штопала, делала всё, чтобы нам было хорошо. Но я видела ситуацию иначе. «Папа — крепкий орешек, — шептала я Маше. — Вечно брюзжит, хмурый, как туча. Будь я на месте мамы — давно бы сбежала». Маша защищала отца: «А когда папа деньги приносил, мама не жаловалась! Он всегда был букой. Она ему и щи, и носки, и квартиру на себе таскала. А теперь, когда он без работы, вдруг „устала“».
Споры наши становились горячее. Я видела мамину усталость, её жертвы. Маша же считала, что отец не заслужил такого удара. Мы метались между ними, пытаясь помирить, но каждый разговор заходил в тупик. Мама больше не хотела жить с человеком, который только телевизор смотрел, ворчал и не выходил из дома, кроме как на дачу летом. Отец же чувствовал себя преданным: всю жизнь вкалывал, а теперь его, как старый диван, выкидывают.
Для мамы развод стал глотком свободы, для нас — испытанием. Мы с Машкой ищем выход, но я вижу, как мама расцветает, строя новые планы. Мечтает о поездках, книгах, вместных посиделках с подругами — обо всём, чего была лишена десятилетиями. Отец же заперся в обиде, не зная, как всё исправить. Их развод — не просто конец брака, а крах всего, к чему мы привыкли. И страшно, что мы с сестрой так и не найдём общий язык, разрываясь между любовью к обоим.
