Моя мать купается в роскоши, будто в волнах Чёрного моря, а я ловлю каждую копейку, словно крошки со стола. Она считает моего мужа, Ивана, последним неудачником, человеком, неспособным поднять семью из нищеты. Её звонки — как ледяной ветер в лицо: «Ну что, последнюю картошку с солью доели или ещё держитесь?» Разве она не видит, как мы барахтаемся в этом болоте, пытаясь дать нашему сыну хоть что-то? Эта история — о том, как слова матери режут, как нож, и о том, как мы с Иваном цепляемся друг за друга, даже когда земля уходит из-под ног.
Мы живём в маленьком доме под Воронежем, и только Иван зарабатывает. Нашему сыну, Мише, три года, и у него синдром Дауна. Я отдаю ему все свои силы, чтобы он чувствовал: он любим, он нужен. Но за это платишь не только усталостью — рубли утекают, как вода сквозь пальцы. Специальные занятия, бассейн, логопед. Плюс ипотека за нашу клетушку, которая глотает почти всю зарплату. Каждый месяц — как хождение по канату.
Иван бьётся, как рыба об лёд, но работа у него — то густо, то пусто. Он берётся за любую подработку, лишь бы заплатили. Я вижу, как он выдыхается, как возвращается домой с пустыми глазами, но помочь не могу. А тут ещё мать, Лидия Фёдоровна, подливает масла в огонь. Её слова — как яд, капля за каплей. Она звонит не поддержать, а добить.
Мать всегда презирала Ивана. «Какой мужик не может семью прокормить?» — бросает она, будто швыряет камень. Она не понимает, что времена — не бабкины сказки. Найти врача для Миши — целая эпопея: год поисков, проб, отчаяния. Всё стоит денег: лекарства, занятия, еда. Это не тайна, но мать смотрит на нас, будто сквозь мутное стекло. Она живёт в своём мире, где деньги падают с неба.
У неё двушка в центре Воронежа, а вторую квартиру, бабушкину, сдаёт. Деньги капают, как дождь в июле — ей всего хватает: поездки, наряды, рестораны. Я никогда не просила у неё помощи — гордость не позволяет. Но когда она узнала про Мишу, её слова переломили меня. «Ну, с таким-то мужем чего ждать?» — бросила она, будто Иван виноват в болезни сына. Как можно быть такой каменной?
Я проглотила обиду. Спорить — всё равно что головой об стену. Иногда думаю — надо отгородиться, защитить семью. Но не умею. В детстве мы были близки, она была мне всем. Но после Ивана всё изменилось. Она возненавидела его с первого взгляда, и теперь каждый её звонок — как удар топором.
Я давно не покупала себе даже носков. Мы с Иваном экономим на всём: на еде, на свете, на смехе. Всё ради Миши. Я знаю — это правильно. Но больно, что мать этого не видит. Она звонит не спросить, как Миша, как мы. Её слова — щепотка соли на рану, напоминание: «Я — в шоколаде, а вы — в грязи».
Подруга, Наташка, твердит: «Попроси помощи, она же одумается!» Но я не могу. Это как протянуть руку за подаянием. Я устала от её яда, от её пустых глаз. Верю, что чёрная полоса кончится, что мы выплывем. Но с матерью — моста уже нет. Её слова болят сильнее, чем голод.
Каждый день я смотрю на Мишу, на его смех, и сердце сжимается. Иван, хоть и вымотан, берёт его на руки, кружит, и в эти секунды я чувствую — мы семья. Пусть мать считает нас лузерами, но у нас есть то, что не купишь. И я не сдамся. Даже если она никогда не поймёт.
