ОЛЬГА
То, что они жили в одном городе — в сером, вечно хмуром Нижнем Новгороде, — не облегчало тоски. Оля не звонила и не писала, лишь иногда сухо отвечала на сообщения, которые Татьяна Ивановна отправляла с чёткой периодичностью — каждое третье утро. Не чаще. Чтобы не выглядеть навязчивой.
Обрывки новостей о внучке доходили до неё окольными путями: Оля провела лето на даче под Зеленогорском, Оля теперь ходит на бальные танцы, у Оли появился той-терьер. Всё это она узнавала не от девочки, а от её матери — нервной, ожесточённой после развода женщины, которая ненавидела бывшего мужа с особым удовольствием, а его мать — с двойной злобой.
*«Привет, Оля! Сегодня в сквере видела ворон — они спорили из-за корки хлеба. Потом кот их разогнал. А у тебя как дела? Люблю и скучаю. Бабуля.»*
*«Нормалёк.»*
Внучка переняла это равнодушие? Или мать намеренно влила в неё ледяную отстранённость, как яд? Кто знает. Но уже два года единственной нитью, связывавшей Татьяну Ивановну и Олю, оставались эти короткие, небрежные смс: отчаянные попытки достучаться и жизнь в пустой квартире, где единственными живыми были фотографии. Сын сразу после развода укатил в Италию и там, с облегчением, забыл и про дочь, и про мать.
*«Олечка, я купила тебе матрёшку! Она разбирается на все части. Приезжай — подарю! Бабуля.»*
*«Не люблю матрёшки.»*
Однажды во время разговора с матерью Оли Татьяна Ивановна услышала в трубке детский голос: *«Не хочу! Пусть не приходит!»* Она выпустила телефон из рук. Комната поплыла перед глазами. Она смотрела на потрескавшиеся обои и пятно на потолке.
*«Оленька, у меня теперь есть плюшевый медведь. Он рычит, если нажать на живот! Люблю тебя. Бабуля.»*
*«Мне не надо.»*
И вот как-то в конце июля, возвращаясь с работы через заросший сквер, она встретила ежа. Он был важный, с торчащими иголками (будто вчера на приёме у парикмахера), и напомнил ей их нового зама по хозяйственной части. Только галстука не хватало. Он скрылся в кустах, а Татьяна Ивановна пошла дальше, думая о том, что внучка не ответила уже на двенадцать её сообщений.
Но сегодня был тот самый третий день. Она взяла телефон.
*«Оля, представляешь, у меня теперь живёт ёж! Назвала его… Сеней»,* — и взглянула на телевизор, где шёл «Ирония судьбы».
*— Он же Сеня, он же Семён,* — вслух пробормотала она с горькой усмешкой.
*«Сеня умеет смеяться! Ну разве не чудо? Целую. Бабуля.»*
И тут… пик! — телефон дрогнул. Татьяна Ивановна вздрогнула. Наверняка, спам… Но нет.
*«А што ещё он умеет?»*
Она едва не выронила телефон. Первым порывом было наделить Сеню всеми талантами: игрой на балалайке, знанием французского, умением печь блины. Но потом одумалась.
*«Он сворачивается в клубок, если испугается. Остальное расскажу завтра, ладно?»*
Ответа не последовало, но в груди что-то дрогнуло. А ночью она проснулась от страшной догадки: а вдруг это всё сон? Она схватила телефон…
*«А што ещё он умеет?»*
Настоящее сообщение. Реальное! Не сон!
*«Оля, сегодня пытался читать. Давала ему газету — тыкался носом в заголовки.»*
Тишина. Её пробрал оздоНо на следующее утро Татьяна Ивановна проснулась от звонка в дверь, а на пороге стояла Оля с рюкзаком за спиной и коробкой в руках, и сквозь слёзы проговорила: «Бабушка, я привезла Сене червяков, можно мы его покормим?»
