Когда мой сын, Дмитрий, заявил: «Отец, я сделаю ремонт в твоей квартире, деньги уже готовы. А ты пока переедешь в дом престарелых», у меня в глазах потемнело. Мы с женой, Татьяной, отдали всю душу нашему единственному сыну. Каждую копейку, каждый час, каждую каплю сил — всё ради него. Мы мечтали, что он вырастет достойным человеком, станет нашей опорой в старости. Но его слова ударили, как обух по голове.
Жизнь наша всегда была не сахар. Я трудился на заводе, Татьяна — учила детей в сельской школе. Денег едва хватало, но мы выбивались из сил, чтобы у Димы было всё необходимое. Помню, как брал подработку — чинил соседям телевизоры, чтобы собрать на его новые кроссовки. Таня годами носила одно и то же пальто, лишь бы он мог поехать на олимпиаду в город. Мы хотели, чтобы он вырвался из этой нужды, чтобы жизнь его была легче нашей. И казалось, он это ценил. Учился хорошо, поступил в университет в Москве, устроился в солидную фирму. Мы им гордились, хоть виделись всё реже — своя жизнь, свои заботы.
Когда Таня слегла, Дима приезжал редко. Говорил: «Дела, отец, скоро всё наладится». Я не упрекал — понимал, молодость. Но после её смерти остался один в этой квартире — старой, но родной. Стены помнят его детский смех, диван, где мы вечерами смотрели «Иронию судьбы», кухонный стол, за которым Таня до ночи проверяла тетради. Менять тут ничего не хотелось. Но однажды Дмитрий приехал и заявил: «Здесь жить нельзя. Я всё переделаю, будет как новостройка». Я обрадовался: сын заботится.
А потом он добавил: «На время ремонта тебе лучше переехать в пансионат. Я всё устроил, платить не надо». У меня похолодело внутри. Пансионат? Мне всего 67, я сам справляюсь, хоть и скриплю, как старый забор. Квартира обшарпанная, но это мой дом, моя крепость. Попытался возразить — он твёрдо стоял на своём: «Временная мера, отец. Я же для тебя стараюсь». Голос его звучал уверенно, но в глазах читалось что-то чужое — будто он уже вынес мне приговор.
Я поверил. Хотел думать, что он правда хочет помочь. Но ночами грызла мысль: зачем так настаивает? Зачем ему эта квартира, если я ещё живу? Стал подозревать неладное. Может, хочет сдать её? Или продать? Соседка как-то сказала: «Нынче дети родителей в дома престарелых сплавляют, а квартиры себе забирают». Неужели мой Дима — из таких?
Я набрал его номер. Спросил прямо: «Сын, что задумал?» Он вспылил: «Я трачу деньги, а ты неблагодарный!» Но эта злость лишь подтвердила мои страхи. Я отказался наотрез. Он бросил трубку. С тех пор — тишина.
Теперь сижу в полумраке, перебираю старые фотографии. Где мы с Таней ошиблись? Давали ему слишком много? Не научили ценить родное? Или Москва его перемолола, сделала чужим? Не знаю. Но твёрдо одно: из дома не уйду. Это последнее, что связывает меня с Таней, с нашей жизнью. Если сын хочет что-то решать — пусть приедет, посмотрит мне в глаза и скажет, зачем он это делает.
Каждый вечер жду, что он одумается. Вспомнит, как бегал ко мне с первыми поделками, как мы с Таней радовались его пятёркам. Верю, что где-то там ещё живёт мальчик, которого мы вырастили. Но если нет — что ж. Я прожил честно. А вот ему потом будет стыдно смотреть в зеркало?
