**Срубленные корни**
— Мы твои яблони на участке срубили, — сухо бросила в трубку Нина, жена моего двоюродного брата. — Солнце загораживали. Портили весь отдых.
— Привет, Лена! Когда к нам нагрянешь? — голос Нины звучал неестественно бодро для семи утра в воскресенье.
Я только потянулась к телефону, ещё не окончательно проснувшись.
— Через неделю собиралась. А что случилось?
— Да так, пустяки, — раздалось какое-то шуршание, будто она прикрыла микрофон. — Мы с Димкой и детишками у тебя на даче расположились. Ты же не против?
Я резко села на кровати. «Расположились»? Кто их вообще звал?
— Нина, я никого не приглашала. И ключей не оставляла.
— Ну что ты! Мы же родня, — засмеялась она. — Дима вспомнил, что запасной ключ лежал под кирпичом у крыльца. Вот и решили погостить недельку. Детям нравится, воздух деревенский!
Внутри всё сжалось. Эта дача была моей отдушиной, тихим пристанищем, памятью о бабушке. Когда Сергей уехал на Север на вахту без связи, только здесь я могла не потерять себя.
— Нина, это МОЯ дача. Вы не имели права…
— Ой, всё, мне некогда, кашу варю. Через неделю освободим, не кипятись, — и бросила трубку.
Я перезвонила — гудки. Второй раз — сброс. Написала в «Вотсап» — прочитано, но ответа нет.
Весь день ходила как в тумане. Хотела мчаться туда сразу, но завтра был важный отчёт, от которого зависела премия. Да и с Ниной ругаться — себе дороже. Вспомнилось, как на новоселье она явилась с детьми, псом, разрисованными стенами и фразой: «Главное — веселье!»
Решила — подожду. Что они успеют за неделю?
Дни тянулись мучительно. Отчёт сдала блестяще, но на душе было тяжко. Каждый вечер звонила Нине — молчание. Дима не брал трубку.
В пятницу вечером собрала сумку. Утром — в путь. Электричка, маршрутка, пешком.
Осталось пройти десять минут. Обычно уже с поворота были видны верхушки яблонь — бабушкина Антоновка и Белорусская сладкая. Посажены в год моего рождения. «Расти вместе с ними», — говорила она.
Но сейчас передо мной — пустота.
Калитка распахнута. Во дворе — кострище на газоне, мангал прямо на грядке. Но главное — два пня. Там, где стояли яблони. Свежие, с опилками.
— О, Ленка! — вышла Нина с бокалом в руке. — Рано приехала. Мы ещё не собрались.
Я смотрела на пни. Казалось, с меня содрали кожу.
— Что вы наделали? — еле выдавила я.
— Ну… срубили. Мешали. Тень, влага, да и бассейн хотели поставить.
— Бассейн?! Ради него вы уничтожили деревья, которые бабушка тридцать лет растила?
— Да ладно тебе! Всё равно старые были. И яблоки невкусные.
Из дома вышел Дима с бутылкой пива.
— Чего ты так раскричалась? Мы тебе благо сделали. Участок расчистили.
— Вы уничтожили всё! И не вам решать, что мне нужно. Это мой дом. Мой!
— Ну мы же родня, — фыркнула Нина. — Не будь жадиной.
— Собирайтесь. Немедленно.
— Серьёзно? Из-за пары деревьев?
— Из-за уважения. К себе. К тем, кого любила.
Нина с шумом собирала вещи, хлопала дверями, дети хныкали. Два часа — и они наконец ушли. Перед отъездом Дима попытался вставить своё:
— Посадишь новые, не велика беда.
— Они зацветут через тридцать лет. Меня уже может не быть.
Он пожал плечами.
— Как Серёга узнает, что ты нас выставила…
— Расскажите. Как вломились, как вырубили память. Посмотрим, кто кого поймёт.
— Ключи, — протянула я руку.
Дима нехотя вытащил связку. Маленький брелок в виде яблока. Бабушкин.
— И передайте всем: больше никто из вас сюда не приедет. Никогда.
— Ты не права.
— Я — в своём праве. Это мой дом. И моё слово — последнее.
Они уехали. Я осталась во дворе. Села у пней. Провела рукой по спилу, как по старому шраму. Достала телефон, написала Сергею:
«Серёжа, они срубили яблони. Я их выгнала. Прости. Но иначе нельзя. Больше не буду молчать. Люблю».
Отправила. Встала. Взяла лопату.
На месте каждого пня выкопала яму. Завтра куплю саженцы. Может, я и не увижу, как они расцветут. Но кто-то увидит.
И, может быть, поймёт: есть вещи, которые не прощаются. И родство — не повод терпеть тех, кто рубит твои корни.
Вечером пришло сообщение от свекрови:
«Как ты могла? Мы же семья!»
Я прочитала и заблокировала её. Потом — ещё пятерых.
Бабушка говорила: «Кто губит твой сад — не достоин сидеть за твоим столом».
Теперь я знала это. Поздно. Но знала.
