Сын объявил, что собирается жениться и остаться жить у нас. А я даже вынуждена спать с младшим на одном диване…
Меня зовут Ольга Сергеевна. И я на грани. Не от усталости — я давно научилась не спать ночами и сдерживать слёзы. Не от одиночества — мужа не стало восемь лет назад, и с тех пор в моей квартире не звучал ни один мужской голос, кроме голосов моих сыновей. Но теперь я боюсь: боюсь, что рушится то немногое, что мне удалось сохранить.
Старший, Денис, студент. Ему всего двадцать, он учится на втором курсе института. Младший, Степа, ходит во второй класс. Мы втроём ютимся в маленькой двушке. Вернее, не живём, а выживаем. Всё тяну на себе: и школу, и учёбу, и быт, и счета. Работаю без выходных — днём в бухгалтерии, вечером подрабатываю кассиром, а в субботу — уборка и стирка. Единственная помощь — от родителей, давно на пенсии, но это копейки. Каждая трата — как нож по сердцу, каждая новая пара обуви — целая битва.
Денис стал чужим. Заперся в своей комнате, поставил замок. Выходит только поесть. Ни разу не помыл за собой тарелку, ни разу не помог убраться. На замечания огрызается, иногда просто молчит, смотря в пол. Просьбы о помощи пропускает мимо ушей.
Но это ещё полбеды… пока однажды он не пришёл и не заявил прямо:
— Мам, я женюсь. И жить будем здесь.
Я даже не сразу поняла. Подумала — шутит. Но, взглянув в его глаза, осознала — нет. Он серьёзен. Уже всё решил.
— Ты в своём уме? — выдохнула я. — У тебя ни рубля за душой, ты даже работать не хочешь! Где жить собрался? Где Лере спать? Где нам спать?
А он стоял, как стена. Холодный, упрямый, будто меня не слышит.
— У меня есть комната. Хватит.
— Я тебе запрещаю!
— Ты не решаешь. Я взрослый. Женюсь, когда хочу и на ком хочу.
Я плакала той ночью, как не плакала даже на похоронах мужа. Потому что боль была предательская: я отдала ему всё, а он даже не спросил: «Мама, как ты?»
Через пару дней в его комнате появился замок. Потом он привёл Леру — ту самую, с которой решил строить семью. Я посмотрела на неё — милая, но растерянная. Такая же, как он — ветреная, безответственная, не понимающая, во что ввязывается.
— Я вас кормить не буду, Денис! — крикнула я в отчаянии. — У меня нет денег! Мы и так со Степой на одном диване!
— Не надо, — ответил он ровно. — У деда возьму. А Лере родители помогут.
Я не выдержала. Позвонила её родителям. И знаете, что выяснилось? Они вообще ничего не знали. Ни о свадьбе, ни о совместной жизни. Приехали в тот же вечер, увели её за руку. А Лера кричала, что я сломала ей жизнь. Через три дня она вернулась. С сумками. И осталась.
Теперь они живут у нас. Питаются отдельно — не знаю, на какие деньги. Может, дед дал. Может, она что-то продаёт. Мне страшно даже думать об этом. Я больше не лезу. Нет сил.
Мы со Степой по-прежнему на одном диване. Сын с «женой» — за закрытой дверью. По вечерам сижу на кухне и думаю: неужели я потеряла своего Дениса? Где тот мальчик, который приносил мне одуванчики и кричал: «Мам, ты самая лучшая»?
Иногда слышу, как они смеются в комнате. А мне хочется плакать. Потому что это не радость. Это какое-то издевательство надо мной.
Что делать? Выгнать? Но как? Это же мой сын. Он мой. Но в то же время — уже не мой.
Не знаю, сколько ещё выдержу. Но каждый вечер засыпаю с одной мыслью: «Господи, пусть это всё окажется просто страшным сном…».
