Лажал все целиком с мешком
Девяченки-пакеты давили ладони, и Мария пошевелила плечами, стараясь удобнее перехватить груз. До дому оставалось всего пару перекросов, но в этот момент пошла спина. Мария остановилась, выставила сумки к подъезду и выткала телефон. Муж не перезвонил. Конечно, зачем? У Петра Ивановича свои мороз. Мария прикусила губу и пошла дальше, сжимая ручки пакетов.
– Марушка Петровна! – крикнула соседка с третьего. Жирная бабушка в халате ждала у ворот подъезда, прижав к губам папиросу. – Как с мамой? Слышь, говорит, девяносто ей?
– Пятьдесят восемь, – поправила Мария, чувствуя, как ноги подкашиваются от усталости.
– Слухай! Как она?
– Да… жива, – коротко ответила Мария.
– Позовешь-то? Юбилей же в субботу?
– Дам, – кивнула Мария, без сил говорить дальше.
Дом встретил запахом пыли, старенький лампас пытался осветить прихожую, но еле-еле выхватывал силу. Мария прошествовала на кухню, выложила продукты на стол, уселась на пеньку у окна. В голове шелестел. Проспала в пять, до работы дошла в восемь, после – уборка, потом в магазин, за продуктами на праздник. А теперь дома, и все, что хочется – в койку вломиться.
Хлопнула дверца, и в прихожей пробежала сеть шагов.
– Мар, ты дома? – ворчал голос Петра.
– На кухне, – крикнула Мария, вставая с пеньки.
Петр Иванович ввалился и тоже ахнул на стул. Волоса поседели, галстук торчал не так плотно, глаза были тусклые.
– Звонил, – буркнул он, втыкая руки в карманы.
– С чего… – Мария вытащила телефон, – ой, забыла его в беззвучник поставит.
– Ничего, просто приняли задержать.
– Что в работе? – поинтересовалась она, доставая турку.
– Контракт новый, юристы мороз ухватили, перестраховываются, – махнул Петька, срывая галстук.
– Позварю кофе, – буркнула Мария.
Последнее время они почти не болтали, только по делам бытовым. Не вспомнила, когда последние раз по душу поговорили.
– Тетка звонила, – прорезал молчание Петька.
– Что случилось? – напряглась Мария.
– Ничего. Просто интересовалась, когда придем.
– Ты?
– В субботу к двум, как договорились. Он взволнована.
– Вот и правильно. Ну что праздничный, – Мария разливала кофе, садясь напротив.
Руки у Пети были большие, жилистые, но сейчас казались просто разбитые. Посмотрела на них – те молчали.
– Утром подвезу, – вдруг сказал Петька.
Мария вспорола глазами.
– Правда?
– Да. К девяти подгадаю. И заберу, если надо.
– Лучше, спасибочки, – выдохнула Мария.
Они опять застыли в молчании. Как будто вода между ними теперь навсегда.
Квадрат матери воплизал запахом семи и колом. Наталья Васильевна хлопотала у плиты, в фартуке, ложила пирожки.
– Мама, я же говорила, что сама испеку! – всплеснула Мария, скидывая пальто.
– Э нет! Мамкины руки – пироги! – резко отрезала пожилая женщина, не оборачиваясь. – Ты лучше комнаты прибери. Пыль там… Я не могу руками махать над высотой.
Мария пожала плечами. Мать всегда была таким – работала, несмотря на возраст и суставы с коркой. Наталья выдержала во все годы: войну, развод, утраты. Никаких жалоб – только солидно.
– Сестра звонила? – спросила Мария, глядя пыль в гостиной.
– Да. Обещала приехать завтра. С мужем и сыном.
– Тогда останутся с ночевкой. – Мария подсчитывала, как разместитьших. У матери квартира трёхкомнатная, но кое-как.
– Да, диван в большой комнате застелила.
– Людка едет из Твери, пойду встречу с поезда, – рассказала Мария.
– Хорошо, – кивнула Наталья, протирай руки о фартук. – Мар, ты с Петей как? Всё ладно?
Вопрос наломал с Марии сраму. Она замерла с тряпкой.
– Да. А что?
– Не скажу. Голос у тебя какой-то… скостялый.
– Устали, все, – отмахнулась Мария, чистя полки.
– Смотри, дочка. Я в твои дела не лезу, но если что – говори. Я старая, но иногда совет дельный могу дать, – Наталья посмотрела вопросительно.
– Конечно все в норме, мам, – пробормотала Мария.
Наталья пожала плечами и вернулась к пирожкам. Мария почувствовала себе наверченную. Не рассказывала-то матушке о кризисе. Не хотела признавать, что с Петем будет хруст.
– А я ведь сама так была, – вдруг брякнула Наталья. – Молчала, думала – всё само наладится. А потом раз, и всё.
Мария коротенько молчала. Всё сказанное вроде старость седина.
День пролетел в руку. К вечеру обе с матерью были как тряпки, но квартира сверкала, на кухне пироги свежие, салаты, заливное.
– Надо стол накрыть, и будет всё, – удовлетворенно сказала Наталья, падая в кресло.
– Кого еще пригласила?
– Как обычно. Тамара Ивановна, соседи, Зина – подруга с санатория. И вся родня.
– Клаву Петровну?
Мать нахмурилась.
– Нет.
– За что?
– Не твое дело, – отмахнула та и уставилась в окно.
Мария знала – не скажет больше. Мать всегда была молчаливой по делу.
Суббота развернулась плеском. Приехала младшая сестра с семьей, рослые племянники помогали расставать мебель, наливать столы. Сестра Вера суетилась, нарезала, третий член семьи тоже все делал. Наталья командовала из угла, указывала что куда.
Петр приехал с букетом белых лилий – любимых цвести у бабушки.
– Наталья Васильевна, вы су прелестны! – учтиво поцеловал руку Петька.
– Ой, брось, – отмахнулась та, но на лице оживилась.
Гости собрались, кухня заполнилась визгом, смехом, звоном. Все хвалили бабушку, как она молодо, как здорово выглядела. Мария садилась в угол, смотрела, как расцвела мать.
– Идеальный день рождения, – тихо шепнул Петька на ухо.
– Да, – коротко ответила Мария.
Дверь вдруг задребезгнула. Мария подошла, открыла. Там стояла старуха с тростью и пакетом.
– Клава Петровна?
– Здравствуй, Марушка, – звонко крикнула та. – Пришла поздравить Наташу. Пусти ласковую старуху?
Мария сжала руки.
– Конечно, проходите.
Квартира молчала, когда Клава вошла. Наталья замерла с бокалом, глядя на старую подругу.
– С днем рождения, Наташенька, – бабушка шла с пакетом. – Настойка из черной смородины, ты ведь любишь.
Наталья не ответила.
– Мама, поблагодари, – шикнула Мария.
– Спасибо, – сухо вывалила Наталья.
– Проходи, садись! – суетливо вставила Вера.
Клава Петровна уселась, фыркала с соседями. На столе весело росли разговоры, но мать молчала. Так и старая подруга. Мария тревожилась: не в себе мать, вдруг что-то случилось.
– Что между ними? – спросил Петька.
– Не скажу. Поссорились, видимо.
Праздник продолжался: тосты, воспоминания, смех. Только именинница и гостья как каменные.
После второго тоста Мария не выдержала, шепнула матери:
– Мам, ты прямо другая! Твой день рождения, а ты молчишь весь вечер.
– Нет, всё в порядке.
– Но что случилось-то?
– Отвали.
Час спустя Клава Петровна собралась домой.
– Наташенька, спасибочки за гостеприимство, – сказала та, поднимаясь с тростью.
Наталья кивнула, не двигалась.
– Я провожу, – вызвалась Мария.
В прихожей, помогая хозяйке надеть пальто, Мария не выдержала:
– Клава, что с мамой? Почему она так? Никогда такого не видела.
Старуха вздохнула.
– Марушка, дело старое. Она гордовата. У меня времени не много, не хочу на обиды тратить.
– Что между вами случилось?
– Стыдно, – бабушка поправила пуговицы. – Она не захотела слушать правду. Всё сгоряче, не выдержала.
– Какую правду?
– Что жизнь короткая, – серьезно сказала Клава. – Слишком короткая, чтобы молчать. Я ей про твоего папу сказала. Что зря они разошлись, не поговорив. Глупость гордыня привела. Она обиделась.
– Всё понятно, – выдохнула Мария.
Клава пошла, Мария стояла до лифта, не решалась возвращаться.
Потом свернулись к уборке. Петр беседовал с племянниками, Вера добавки ложила, соседи спели под гитару. Тётя сидела врозь, смотрела в окно.
Домой собрались около одиннадцати. Ночевали родственники, остальные разошлись.
– Мам, звони, если что, – попрощалась Мария.
По дороге в машине молчало. Мария смотрела на мелькающие огни, думала о словах Клавы.
– Петр, – наконец выдала, – нам надо поговорить.
– О чём? – не поворачивал голову.
– О нас. О том, что между нами.
– А что происходит? – взгляд был напряжен.
– Ничего. И это проблема. Мы перестали разговаривать, Петя. Живем как соседи.
Он остановился на обочине, заглушил.
– Ты права, – глянул на нее. – Мы отдалились. Не знаю, как исправить.
– Начнем с поговорки. Как раньше.
– Я помню. Мне не хватает.
– Мне тоже.
Они расхохотались, нервно, с облегчением.
– Какие мы идиоты, – выдохнул Петька, вытирая слёзы. – Обещаю, больше не буду молчать. Даже если страшно.
– И я тоже.
В другой раз замолчали тёплее.
На следующий день Мария проснулась рано, звонок от матери.
– Мар, ты не могла бы? Поговорить хочу.
Приехала, застала мать за чаем, стол накрыт, тихий после ночи веселья.
– Мам, ты в порядке?
– Вроде. Я думала всю ночь. Клава права.
– В чем?
– Во всём. Я слишком гордая. Ты такая же.
– Пощади, – улыбнулась Мария. – Мы с Петей как раз вчера об этом говорили.
– Правда? – заинтересовалась мать. – К чему пришли?
– Жизнь коротка для молчания, как Клава говорит.
– Да, она так говорила, когда поссорились.
– Почему?
– Ерунда, – отвела взгляд. – Она думала, что я должна помириться с твоим отцом. Мы оба глупости провернули. Она права… я заволновалась. Идиотизм.
– Не глупее, чем мы чуть не развелись из-за молчания.
– Да уж. Яблоко от яблони… Ты знаешь, я решила сегодня позвонить Клаве. Помириться. И может, пойти к твоему отцу. Просто поговорить. Надо уже разминуть эту рану.
– Хорошо, мам.
– И вот, – матери из кармана фартука достала папку, – берите на серебряную свадьбу. Пять лет впереди, но мало ли… Из поездки какого-то. Давно вы никуда не ездили.
– Не нужно, – Мария замялась.
– Нужно! – строго сказала мать. – И не спорь.
Они закурили допоздна, разговаривали о жизни, прошлом, обидах, надеждах. Мать впервые рассказала о Папе, о любви, про то, как гордыня разнесла всё.
– Береги семью, Марушка. Молчать нельзя.
– Не буду, мам. И ты тоже.
Домой ехали с лёгкостью. Далеко впереди разговор с мужем.
