Тьма и надежда
Вадим лежал с закрытыми глазами. Я знала — он не спит. Прошло две недели с тех пор, как его выписали из областной больницы, но он ни разу не включил свет. Лампа на тумбочке пылилась, как музейный экспонат, рядом с забытым планшетом. На полу валялись блокнот и ручка. Чей номер он вычеркнул сегодня? Сколько осталось из двухсот тридцати? Эти телефоны и даты рождения я сама диктовала ему год назад перед очередной операцией на позвоночнике — страшной, как смертный приговор.
Вспоминать те операции — всё равно что глотать ледяные осколки. В детстве Вадик был крепким, шумным мальчишкой. Бегал, дурачился, гонял мяч с другом Славой. Но однажды на тренировке он рухнул на спину и не смог подняться. «Скорая», больница, три недели неподвижности. Стало легче, но через полгода боль вернулась — такая, будто кости выкручивали тисками. Первая операция, потом вторая. Боль то отступала, то накатывала снова, как злой кредитор.
После второй операции я дежурила у его койки. Уговорила врачей пустить меня ухаживать. Усталость валила с ног, но хоть немного полегчало, когда в отделение пришли студенты-практиканты. Одну из них — Настю — Вадим зацепил сразу. Высокий, с тонкими чертами, он всё ещё был красив, несмотря на болезнь. Настя готова была сутками сидеть рядом, выполняя любой каприз. Но Вадим только хмурился, когда я заговаривала о ней.
— Мам, ну кому я такой сдался? — ворчал он. — Это временно. Она мне нравится, но я не хочу влюбляться. Потом вернёмся в наш городок, и она меня забудет. Зачем мне лишние шишки?
Он не хотел давать ей номер. Настя выпросила его у меня, заодно и домашний. Они переписывались, звонили друг другу, иногда созванивались по видео. Настя клялась приехать. Но потом случилась третья операция. Она не помогла — она сломала его. Вадим перестал ходить, мог стоять только полчаса. В его глазах поселилась тоска, такая глубокая, что у меня сердце сжималось в кулак. Я прислушивалась к его дыханию по ночам, пересчитывала таблетки, боясь, что он надумает что-то страшное. Весёлый парень стал чужим, раздражительным, но, слава Богу, не ожесточился. Я боялась, что он возненавидит жизнь, людей, их смех.
Однажды я заглянула в его блокнот. Номер Насти был зачёркнут. Значит, и она не ответила на поздравление. Вадим, как всегда, рассылал сообщения одноклассникам и знакомым, но в ответ — тишина. Он вычёркивал номера, стиснув зубы, чтобы не закричать. В списке осталось шесть имён: Слава, Артём, Витя, Таня, Оля, Люба. Артём и Витя — одноклассники. Девушек я не знала.
А Слава — друг с песочницы. С трёх лет, как их посадили рядом в садике, они не расставались. Школа, спорт, гулянки — всё вместе. После школы пути разошлись: Слава поступил в университет, а Вадим, выучившись на программиста, работал из дома, когда не валялся в больницах. Директор фирмы, царство ему небесное, разрешил удалёнку.
Слава звонил почти каждый день. На каникулах мчался к Вадиму, тараторил о жизни, заставлял делать зарядку, растирал ему ноги, вытаскивал на улицу. Усаживал в машину, возил на рыбалку, в город, к друзьям, на море. Звонил мне, спрашивал, как Вадим, какое у него настроение, нужна ли помощь. Вадим отнекивался, но Слава не слушал.
Слава стал успешным бизнесменом, женился на однокурснице Кате. Но дружба не потухла. Теперь они путешествовали втроём: Слава брал три билета, несмотря на ворчание Вадима. Были в Испании, Турции, на Кипре. Слава, под два метра ростом, таскал друга на руках от машины до самолёта. Катя болтала рядом, отвлекая Вадима от неловкости и любопытных взглядов. Девчонки ахали, глядя на красивого парня, который опускал глаза.
Слава и Катя растопили лёд в сердце Вадима. Он ожил, поверил, что сможет ходить. Но судьба подложила свинью. Ночью боль вернулась. «Скорая», санавиация, областная больница. Унося его на носилках, Вадим слабо улыбнулся:
— Мам, не парься. Я крепкий орешек, ты знаешь. Только Славе не говори, ладно?
— Не скажу, — соврала я.
Слёзы душили, сердце выло: «Господи, сохрани его!» Утром примчался Слава, встревоженный:
— Где Вадим? Чую, ему хреново!
Пришлось сознаться. К вечеру он был в больнице, позвонил мне:
— Тёть Люб, поговорил с хирургами. Операция через три часа. Говорят, сердце у него — как у космонавта, всё будет ок. Я всё оплатил, даже не думайте о деньгах. Позвоню после.
Я молилась всем святым, умоляла спасти сына. Слава сообщил: операция прошла удачно, но Вадиму предстояли месяцы в больнице. Четвёртая операция — как удар кувалдой.
Слава с Катей навещали друга, таскали книги, лекарства, планшет. Забирали меня с собой, отмахиваясь от моих слов про расходы. Пару раз я ездила одна на автобусе, когда они укатили по делам в Германию. Но даже оттуда Слава названивал.
Вадима выписали две недели назад. Он не включал свет, лежал с закрытыми глазами, будто боялся увидеть своё будущее. Я тихо прикрыла дверь, ушла в свою комнату — в бессонницу и боль. Слёз уже не было — они высохли в ту ночь, когда я выла, умоляя Бога.
Утром позвонил Слава:
— Тёть Люб, мы вернулись. Как Вадим? Хандрит? Ничего, развеселим! Новости есть: в Германии нашёл клинику, где таких, как он, ставят на ноги. Шанс есть. Пока ему не говорите — начнёт брюзжать. Позвоните, как проснётся, мы с Катей приедем. Привезли подарок, о котором он трепался, и расскажем про клинику.
Через три месяца Слава снова нёс Вадима на руках — в машину, потом в самолёт. Катя, как всегда, бежала рядом, звонко щебеча, подбадривая. Их дружба была чудом, сплетённым из верности и добра.
Прошло два года. Вадим ходит сам, без палочки. Работает, встречается с девушкой. Слава и Катя**Окончание истории:**
И когда маленький Вадик, смеясь, потянулся к крёстному, все поняли — жизнь, несмотря ни на что, продолжается.
